http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/201 Numéros fr ven., 08 juin 2018 13:04:40 +0200 lun., 13 févr. 2023 15:03:40 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/201 0 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/202 ven., 08 juin 2018 13:05:24 +0200 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/202 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/203 ven., 08 juin 2018 13:05:49 +0200 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/203 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1537 indisponible mar., 26 mars 2019 14:55:12 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1537 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1539 On doit la première description de la ville sur le Bosphore à un pèlerin de Novgorod, Dobrynia Iadreïkovitch (Dobrynja Jadrejkovič) (†1232), qui, au début du XIIIe siècle, nous offre, avec son Livre du Pèlerin (Kniga Palomnikŭ), une présentation, plutôt détaillée de tout un parcours de dévotion, selon la tradition liturgique orientale, impliquant profondément le pèlerin, avec ses icônes, ses reliques et ses offices liturgiques. Grâce à son récit, l’espace de la Terre sainte est presque remplacé par l’espace constantinopolitain. Antoine voulait sans doute présenter comme exemple Constantinople afin de transformer tout l’espace de Novgorod en une ville sainte, ayant en son centre la cathédrale. The first description of the city on the Bosphorus comes from a pilgrim from Novgorod, Dobrynia Iadreïkovitch (Dobrynja Jadrejkovič) (†1232), who gave quite a detailed presentation of a path of devotion following the Eastern liturgical tradition in his Pilgrim Book (Kniga Palomnikŭ) at the beginning of the thirteenth century. This path with its icons, relics and liturgical functions profoundly involves the pilgrim. This Book almost replaces the Holy Land by Constantinople. Antonij wanted to exemplify Constantinople and transform the whole space of Novgorod into a holy city with its cathedral at the centre. Первым описанием города на Босфоре мы обязаны новгородскому паломнику Добрыне Ядрейковичу, который в начале 13-ого века (умер в 1232 г.) предлагает нам в своей Книге паломника подробный рассказ о своём пути к благочестию, согласно восточно-христианской традиции, вовлекающей в процесс самого паломника с его иконами, священными реликвиями и литургией. Благодаря этому рассказу, пространство Святой земли практически заменено Константинополем. Антоний хотел несомненно представить Константинополь в качестве примера, чтобы преобразовать Новгород в святой город с собором в центре его.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 14:56:26 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1539 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1541 Lancé sur les routes à l’âge de vingt-deux ans, Vassili Barski (1701-1747) est un pèlerin exceptionnel pour lequel curiosité encyclopédique et dévotion à toute épreuve ne sont pas contradictoires. Son périple de près d’un quart de siècle le conduira sur les rivages de la Méditerranée à travers les lieux saints, les déserts et les grandes cités du Proche-Orient, jusqu’à l’épanouissement de sa double vocation de moine érudit. Setting out on the road at the age of twenty-two, Vasilij Barskij (1701-1747) was an exceptional pilgrim for whom an encyclopaedic curiosity and an unfailing devotion were not contradictions. His travels of almost a quarter century took him to the shores of the Mediterranean Sea, through holy sites, deserts and to the great cities of the near east, until the florescence of his second vocation, that of a scholarly monk. Василий Барский (1701-1747), отправившийся странствовать в двадцать два года, паломник исключительный, из-за его энциклопедической любознательности и стойкого благочестия, причём эти два качества вовсе не противоречат друг другу. Его странствования, продлившиеся почти четверть века, приведут его на берега Средиземного моря по святым местам, через пустыни и большие города Ближнего Востока к полному расцвету его двойного призвания: монаха и эрудита.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 14:57:18 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1541 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1543 Cet article est une analyse de deux documents, émanant du secrétariat du gouverneur (voevoda) d’Astrakhan, qui témoignent d’un des plus anciens pèlerinages à La Mecque entrepris par un sujet du tsar. Malheureusement, son auteur – un certain Aleï Adji - raconte peu de choses sur lui-même et sur ульманsa vie en Arabie, mais cherche avant tout à satisfaire la curiosité de ses interlocuteurs, qui s’intéressent essentiellement à la situation stratégique aux marges de l’Empire ottoman, y compris dans le bassin de la mer Noire et le Caucase du Nord. Classé par les scribes comme « tatar », le pèlerin pourrait aussi être nogaï. Il est particulièrement remarquable qu’Aleï Adji n’ait pas trouvé nécessaire de cacher aux autorités moscovites le but de son voyage ; et ces dernières n’ont pas considéré son pèlerinage comme suspect ou illégitime.Les deux documents analysés sont publiés dans l’annexe, à la fois dans leur version originale et dans la traduction française, ce qui pourrait être utile pour les spécialistes du monde ottoman. The article analyses two documents, produced by the office of the governor (voevoda) of Astrakhan; they reveal one of the eldest pilgrimages to Mecca, accomplished by a subject of the Tsar. It is regrettable that the author – Aley Adji – tells very little about himself and his voyage to Arabia, but only satisfies the curiosity of his interlocutors, who questioned him only about the strategic situation of the frontiers of the Ottoman Empire, in the Black Sea region and in the Northern Caucasus. Aley Adji is classified by Muscovite scribes as belonging to the «Tatars», but he could as well be a Nogay. It is extremely interesting that Aley Adji does not consider it as necessary to hide the goal of his pilgrimage from the Muscovite authorities, and that these authorities did not regard his voyage as suspect or illegal. Both documents analysed in this article are published – in the original version and in French translation, which can by useful for specialists of the Ottoman Empire. Эта статья представляет собой анализ двух документов из архивов астраханского воеводы, свидетельствующих об одном из наиболее старинных паломничеств в Мекку, предпринятом царским подданным. К сожалению, их автор, некий Алей Аджи, мало говорит о себе самом и о жизни ульманзы в Аравии, стараясь прежде всего удовлетворить любопытство своих собеседников, интересующихся главным образом стратегической ситуацией на границах Оттоманской империи, включая черноморский бассейн и Северный Кавказ. Определённый писцами как татарин, паломник мог быть и ногайцем. Особенно замечательно то, что Алей Аджи не счёл нужным скрывать от московских властей цель своего путешествия, а власти со своей стороны, не нашли его паломничество ни подозрительным, ни незаконным.Оба документа фигурируют в приложении в русском оригинале и французском переводе, что может представить интерес для специалистов по Оттоманской империи.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 14:58:10 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1543 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1544 Le présent article étudie la réévaluation du sens et de la valeur du pèlerinage russe en Terre sainte au XIXe siècle, époque où il connaît un essor spectaculaire, dû aussi bien à la facilité croissante du voyage en Palestine qu’au prestige du pèlerinage dans la culture traditionnelle russe. En même temps, certains représentants de l’élite culturelle depuis les années 1830 s’intéressent de près au pèlerinage et redécouvrent sa valeur esthétique et religieuse dans le contexte de retour à la foi orthodoxe. Le pèlerinage est aussi utilisé à des fins politiques et identitaires, aussi bien par les intellectuels que par l’État russe, qui cherche de plus en plus à encadrer la présence en Palestine des pèlerins du peuple. On peut donc parler d’une réinterprétation du sens du pèlerinage dans le contexte d’une société en voie de sécularisation. Bien que l’État et l’Église orthodoxe soutiennent activement le pèlerinage, par leurs actions visant à encadrer et réinterpréter l’expérience du pèlerin du peuple, ils contribuent à la sécularisation du pèlerinage par le biais de sa banalisation et de sa politisation progressive. The article studies the reappraisal of the meaning of the pilgrimage in the Holy Land and its impact on this popular religious practice. In the nineteenth century, the number of Russian pilgrims in the Holy Land have increased dramatically because of the increasing facilities of travel in Palestine as well as of the enduring prestige of pilgrimage in the Russian traditional culture as an expression of an individual’ quest for salvation. At the same time, some representatives of the cultural elites display an increasing interest in the pilgrimage since the 1830’s and rediscover its aesthetic and religious significance within the context of a return to the Orthodox faith. The pilgrimage plays an increasing role as a factor of identity and self-perception, and becomes increasingly politicized as both the Russian State and the Orthodox intellectuals consider the pilgrim as a model representative of Russianness. It is therefore possible to view this process of reinterpretation of the meaning of pilgrimage as a reflection of a progressive secularization of Russian society. While the Russian state and the Orthodox church do the earnest to support the popular pilgrimage, their aims to structure and to reinterpret its meaning also contributes indirectly to its secularization, both through trivialization and an increasing politization. Настоящая статья посвящена переоценке смысла и значимости русского паломничества в Святую землю в 19-ом веке, эпоху, когда оно было особенно распространено, благодаря с одной стороны, растущей доступности путешествия в Палестину, а с другой стороны, престижности паломничества согласно традициям русской культуры. В то же самое время некоторые представители культурной элиты, начиная с 1830 года, интересуются паломничеством и открывают для себя его эстетическую и религиозную ценность в контексте возврата к православной вере. Паломничество используется также в целях политических и для национальной идентификации как интеллигенцией, так и государством, которое ищет пути, чтобы направлять в нужное русло народных паломников в Палестине. Таким образом, можно говорить о новой интерпретации смысла паломничества в контексте общества, находящегося на пути к секуляризации. Хотя государство и православная церковь активно поддерживают паломничество, стараясь целенаправить опыт народного паломника, своими действиями они ведут к секуляризации паломничества посредством его превращения в нечто обыденное и к его постепенной политизации.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 14:59:26 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1544 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1546 Le pèlerinage russe est envisagé ici dans la vie et l’œuvre de l’écrivain populiste russe Vladimir Korolenko; on a là un témoignage direct, l’écrivain ayant participé en personne à ces manifestations de la piété populaire dans la Russie du Nord, lors de son séjour à Nijni-Novgorod (1885-1895). Korolenko évoque ses souvenirs et impressions dans des esquisses (očerki) typiques de l’époque, à la lisière du reportage et de la fiction, écrits dans une somptueuse prose lyrique qui n’exclut pas l’humour et qui sont bien propres à mettre en scène l’âme populaire qui a fasciné tous les écrivains populistes. On y voit s’y refléter ainsi une personnalité pleine d’empathie et de sensibilité, ouverte, avec une religiosité sous-jacente et un profond respect pour l’âme populaire, à cent lieues en tout cas de toute attitude condescendante ou sectaire. This article deals with the Russian pilgrimage as reflected in Korolenko’s life and work; we shall find here a direct testimony as the writer personally took part in these manifestations of popular piety in North Russia, when he lived in Nizhni-Novgorod (1885-1895). Korolenko conveys his own memories and impressions through sketches (Russian ocherki) typical of this period, on the border between report and fiction, written in a magnificent lyrical prose, peppered with touches of humour. Such sketches are particularly appropriate to stage that popular soul which fascinated so much the Russian populist writers. They reveal also in Korolenko a rich personality, full of empathy and sensibility, open to the world, with an underlying religiosity as well as a profound respect towards the popular soul, far from any scorn or sectarianism. Русское паломничество здесь рассматривается в рамках жизни и творчества русского писателя-народника Владимира Короленко. Тому имеются прямые свидетельства, поскольку писатель лично участвовал в проявлениях народной набожности в Северной России во время своего пребывания в Нижнем Новгороде (1885-1895). Короленко приводит свои воспоминания и впечатления в очерках, характерных для той эпохи, представлявших собой нечто среднее между репортажем и художественным текстом, написанных в изысканном стиле лирической прозы, не исключающем юмора и дающем возможность показать народную душу, которая так привлекала всех пистелей-народников. В этих очерках отражается личность, полная симпатии и сочувствия, открытая, с глубокой внутренней религиозностью и искренним уважением к народной душе, личность в любом случае бесконечно далёкая от какой бы то ни было высокомерной снисходительности или сектаризма.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:00:41 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1546 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1547 Sur l’expédition au Tibet entreprise par le peintre et mystique Nicolas Roerich, on dispose de nombreux documents de nature très variée ; parmi eux, les journaux de Nikolaï Kordachevski (1877-1945), Pavel Portniaguine (1903-1977) et Konstantin Riabinine (1877-1953), tous trois invités par Roerich à rejoindre l’expédition. Dans leurs écrits publiés récemment, ceux-ci désignent l’Expédition Roerich au Tibet comme l’Ambassade des bouddhistes d’Occident et la disent mandatée de New York auprès du XIIIe dalaï-lama. Engagés dans les pérégrinations comme dans les rêves millénaristes de Nicolas Roerich, les trois hommes ne furent au Tibet ni des pèlerins, ni même des missionnaires dans le sens que l’on reconnaît habituellement à ce dernier mot. En effet, à vouloir approcher les monastères himalayens censés détenir les enseignements des Mahatma, ces épigones de Mme Blavatsky se condamnèrent à une errance décevante au cours de laquelle la rencontre avec la religion tibétaine locale prit la forme d’une confrontation. Selon un schéma éprouvé, ces trois hommes, Occidentaux bardés de certitudes sur un ailleurs fantasmé, se transformèrent en réformateurs intolérants. De ce point de vue, les carnets de voyage évoqués ici rendent compte, nous semble-t-il, d’une forme de colonialisme culturel qui passe par l’appropriation de la religion de l’Autre. Notons que leur analyse permet au passage d’interroger la dimension millénariste de l’utopie roerichienne de même que la vocation messianique que le peintre souhaita se reconnaître. There are many documents of different kinds about the expedition from Mongolia to Tibet organized by the painter and mystic Nicholas Roerich in 1927 and 1928. Nikolai Kordashevsky (1877-1945), Pavel Portniagin (1903-1977) and Konstantin Riabinin (1877-1953), who were invited by Roerich to join the caravan, each kept a diary in which they designate the expedition as the Great Embassy of Western Buddhists. As participants in Nicholas Roerich’s millenarist vision, the three men were neither pilgrims in Tibet, nor missionaries in the usual sense of the word. Indeed, in trying to approach the Himalayan monasteries said to contain the occult teaching of the highest Spiritual Instructors (the Mahatmas), these epigones of Mme Blavatsky condemned themselves to wander in disappointment, their meeting with local Tibetan religion (so-called « lamaism ») even taking the form of a confrontation. Following a pattern familiar in such circumstances, these Westerners guided by enthusiastic certainties about Tibet became, on the spot, intolerant reformers. In this regard, the travel diaries analyzed in this article show, in our opinion, a form of cultural colonialism activated by the appropriation of the religion of the Other. At the same time, the analysis of these diaries sheds light on the millenarist dimension of the Roerichian utopia as well as the messianic vocation which the painter wished to embody. О тибетской экспедиции Николая Рериха, мистика и художника, существуют многочисленные документы, очень различные по своему характеру; среди них дневники Николая Кордашевского (1877-1945), Павла Портнягина (1903-1977) и Константина Рябинина (1877-1953). Всех троих Рерих пригласил принять участие в экспедиции. В своих недавно опубликованнх записках они определяют тибетскую экспедицию Рериха как «Посольство западных буддистов» и утверждают, что оно было направлено из Нью-Йорка 13-ым далай-ламой. Отправившись странствовать, как в хилиастических мечтах Николая Рериха, все трое не были на Тибете ни паломниками, ни даже миссионерами в том смысле, который обычно придают этому слову. На самом деле, желая приблизиться к гималайским монастырям, считавшимся обладателями учения Махатмы, эти эпигоны г-жи Блаватской приговорили себя к разочаровывающему блужданию, во время которого контакт с местной тибетской религией принял форму конфронтации. Следуя испытанной схеме, эти трое людей западной культуры, уверенные в некоем выдуманном мире ином, превращаются в нетерпимых реформаторов. С этой точки зрения, нам кажется, что упомянутые выше заметки являются одной из форм культурного колониализма, выражающегося в присвоении религии Чужого. Отметим, что их анализ позволяет задать вопрос о хилиастической значимости рериховской утопии, а также о мессианстве, которое художник хотел за собой признать.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:02:19 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1547 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1548 Cet article étudie la lutte de l’État soviétique contre les pèlerinages, dans la Moyenne Volga, de musulmans sur des lieux dits « saints » dans les années 1950-60, juste après la courte période de libéralisation de la politique religieuse soviétique et au moment où commence une nouvelle vague de campagnes antireligieuses. Il analyse seulement un aspect de cette pratique religieuse, à savoir la visite de tombes d’ichans (directeurs spirituels soufis). Il met l’accent sur trois centres de pèlerinage connus de la région : les cimetières des villages de Kourmanaïevo au Tatarstan, de Blagodarovka dans l’oblast de Kouïbychev et enfin de Novye Zimnitsy dans l’oblast d’Oulianovsk. Cet article n’analyse pas tant les pratiques elles-mêmes que l’attitude du pouvoir soviétique à l’égard de ce phénomène et les modalités de son action. À travers cette question, sont également observés les formes de résistance des croyants à l’égard de la politique antireligieuse de l’État soviétique et le rôle des leaders religieux. L’étude a montré que le pouvoir a utilisé plusieurs méthodes pour lutter contre les « lieux saints », et que les plus efficaces d’entre elles ont été les méthodes dites administratives. Pourtant, l’État n’est pas parvenu à supprimer totalement les pèlerinages aux lieux saints. La pratique s’est maintenue pendant toute la période soviétique. This article deals with the struggle of the Soviet state with the veneration of the Muslim holy places in the Middle Volga region during the 1950s and 1960s, namely after the short period of liberalization in religious life of the country and when a new circle of anti-religious campaigns started. I have studied only one aspect of religious practice of local Muslims – the veneration of Sufi shrines. Three case studies have been analyzed: the cemeteries in the villages of Kurmanaevo (Tatarstan), Blagodarovka (Kuibyshev region) and Novye Zimnitsy (Ul’ianovsk region). The State politics towards these veneration practices and its actual implementation is at the core of my research. I argue that the State used various methods in its assault on the Sufi shrines, administrative pressure being the most effective. Still, my research demonstrates that the veneration of holy places was not fully stopped and, in fact, lived through the whole Soviet era. В статье рассматривается борьба советского государства с паломничеством мусульман в Среднем Поволжье к так называемым «святым местам» в 1950–1960-е годы, в период, когда закончился короткий этап послевоенной либерализации религиозной политики и начался новый виток антирелигиозных кампаний. Здесь затронута лишь одна из сторон этой религиозной практики – паломничество мусульман к могилам ишанов (суфийских наставников). Основной акцент был сделан на трех известных паломнических центрах в Среднем Поволжье – кладбища сел Курманаево в Татарстане, Благодаровка в Куйбышевской области, Новые Зимницы в Ульяновской области. В статье объектом исследования является не столько сама практика паломничества, сколько отношение советской власти к этому явлению и ее реализация на местах. В то же время, через призму этой темы здесь показывается сопротивление верующих антирелигиозной политике государства, роль в этом религиозных лидеров. Исследование показало, что власть использовала в борьбе со «святыми местами» разные методы, но самыми эффективными признавались административные меры. Несмотря на это, полностью уничтожить паломничество мусульман к святым местам не удалось. Эта практика сохранялась на протяжении всего советского периода. mar., 26 mars 2019 15:03:05 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1548 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1550 Entre 1995 et 2000, les monuments funéraires du cimetière Nikolski à Saint-Pétersbourg ont été utilisés par un petit groupe de zélateurs simples d’esprit, pour promouvoir l’idée monarchique et la sainteté du dernier souverain au moyen de peintures inspirées par les icônes. Leur action se déroule au moment où l’on identifie les ossements de la famille impériale dans la perspective de leur dépôt à la basilique Saints-Pierre-et-Paul de Saint-Pétersbourg. Très rapidement après la cérémonie, leurs peintures ont été détruites sous une épaisse couche de peinture, et ce cimetière à l’abandon commença à recevoir de nouvelles sépultures. From circa 1995 to 2000, the funerary monuments of Nikolskoe Cemetery in Saint Petersburg were used by a small group of people on the verge of psychological disorder to advertise their attachment to the monarchy and demand the canonisation of Nicolas II and his family, by the bias of icon-like paintings. Their plea takes place when the question of identification and burial of the late Emperor and family in the Sts Peter and Paul church in Saint Petersburg arouse. Soon after the ceremony, their paintings were covered with a heavy layer of blue paint, and this once abandoned cemetery began to receive new inhumations. С 1995 по 2000 год могильные памятники на Никольском кладбище в Санкт-Петербурге были использованы небольшой группой простодушных ревнителей, чтобы продвинуть монархическую идею и канонизацию последнего императора с помощью живописи, вдохновлённой иконами. Эта акция проводилась в тот момент, когда идентифицировались останки царской семьи с целью их последующего погребения в Петропавловском соборе. Вскоре после торжественной церемонии вся эта живопись была замазана толстым слоем краски, а на заброшенном кладбище снова стали хоронить.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:03:46 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1550 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1552 L’article analyse l’idée populaire de namolennost’ qui est largement utilisée par les croyants et les sympathisants orthodoxes. Cette notion ressemble à celle de baraka, répandue chez les musulmans et les juifs. Elle signifie « chargé de prière ». Les gens qui utilisent cette notion considèrent que les lieux saints (monastères, sources, etc.) et les objets (icônes) ont la capacité d’accumuler l’« énergie sacrée » de générations de croyants et qu’ils la transmettent aux générations à venir. Dans le contexte du renouveau religieux post-soviétique, cette notion populaire aide les gens à surmonter la rupture entre la Russie pré-soviétique et la Russie contemporaine, et permet de construire une continuité non problématique pour une nation russe orthodoxe imaginée. The article analyses the folk idea of namolennost’ which is widely used by Russian Orthodox believers and sympathizers. The concept resembles Muslin and Jewish Baraka and means literally « full of prayers ». People who use this concept imply that sacred places (monasteries, springs, etc) and items (icons) have special ability to accumulate «sacred energy» of generations of believers and transmit it to the later generations. In the situation of post-Soviet religious revival this folk concept helps people to overcome the rupture between pre-Soviet and contemporary Russia and construct an unproblematic continuity of the imagined Russian Orthodox nation. В статье анализируется народное представление о намолённости, широко используемом верующими и симпатизирующими православию. Это понятие напоминает бараку, распространенную среди мусульман и последователей иудаизма. Оно означает «насыщенность молитвами». Люди, использующие этот термин, считают, что святые места (монастыри, источники и т.д.), предметы (иконы) способны собирать «священную энергию» поколений верующих и передавать её потомкам. В контексте религиозного обновления в послесоветский период это народное представление помогает людям преодолеть разрыв между до и послесоветской эпохой и позволяет выстроить преемственность для воображаемой русской православной нации. Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:05:07 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1552 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1556 Les pèlerinages orthodoxes se sont considérablement développés depuis les années 1990. Cet article traite de leur développement dans le Caucase du Nord. Nous étudions ici leurs fonctions à la fois religieuses et touristiques, les destinations privilégiées (par exemple, Arkhyz). Nous nous intéressons aux pèlerins eux-mêmes, qu’ils viennent de la ville ou de la campagne, aux reliques (par exemple, les reliques de saint Théodose du Caucase) et aux icônes (celle de saint Ignace de Briantchaninov ou celle de Nicolas II) qu’ils vénèrent, ainsi qu’aux sources sacrées. Cette étude de l’industrie du pèlerinage dans le Caucase du Nord est fondée sur des recherches ethnographiques effectuées dans les années 2000. Orthodox pilgrimages have been developing since the 1990s. In this paper we analyze the development of Orthodox pilgrimages in North Caucasus. We examine their spiritual and religious-touristic functions, locations (for example, Arkhiz), people who attend pilgrimages (rural and urban communities), relics which are venerated (the relics of St. Feodosii of Caucasus) as well as icons (the icon of Ignatius Brianchaninov and that of Nicholas II) and sacred sources. We pay much attention to the pilgrim industry in the North Caucasus. This article is based on ethnographic materials from fieldwork in the 2000s. Православное паломничество значительно развилось с 90-х годов. В данной статье рассказывается о его распространении на Северном Кавказе. Авторы рассматривают его функции как религиозного, так и туристского характера, а также места, пользующиеся особой популярностью, например, Архыз. Предметом их интереса стали сами паломники, горожане и сельские жители, священные реликвии, например Святого Феодосия Кавказского, иконы, в частности икона Святого Игнатия Брянчанинова и Николая Второго, которым паломники поклоняются, и святые источники. Эта работа по индустрии паломничества основана на этнографических исследованиях, проводимых в 2000-ые годы. mar., 26 mars 2019 15:07:41 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1556 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1558 Cet article examine la transformation actuelle de l’orthodoxie en terrain de confrontation, définie par deux tendances contradictoires : rivalités et tensions d’une part, rencontres entre Grecs et Russes et dépassement des clivages identitaires de l’autre. Au centre de l’analyse se trouve un personnage historique russe célébré dans l’île grecque de Corfou depuis 2002, qui a été récemment canonisé par l’Église russe mais qui n’est pas reconnu comme saint par l’Église grecque. Les relations gréco-russes, qui sont ici décrites, se structurent autour de différents pèlerinages et permettent aux acteurs impliqués de se positionner tantôt comme rivaux tantôt comme partenaires, selon leur position idéologique, leurs stratégies et leurs intérêts. Ces pèlerinages sont en train de consolider une nouvelle vision panorthodoxe ayant ses propres « valeurs universelles » qui seraient différentes de celles de l’Occident. This article examines how Orthodoxy has progressively become an arena defined by two contradictory tendencies: on the one hand, rivalry and tensions; and on the other hand, encounters between Greeks and Russians and overcoming of identity divisions. At the centre of this analysis there is a Russian historical figure honoured on the Greek island of Corfu since 2002, who was recently canonized by the Russian Church but who is not recognized as saint by the Greek Church. The Greek-Russian relations, that are described here, are developed in relation to pilgrimages: those who are implicated in them position themselves sometimes as rivals, sometimes as partners, according to their ideological position, strategies and interests. These pilgrimages are consolidating a new pan-Orthodox vision having its own «universal values» which would be different from those of the West. В этой статье анализируется превращение православия в зону конфронтации, определяемую двумя противоречивыми тенденциями: соперничеством и напряжённостью с одной стороны, и общением греков и русских вне идентификационного расслоения, с другой стороны. В центре анализа находится русский исторический персонаж, почитаемый на греческом острове Корфу с 2002 года, недавно канонизированный русской церковью, но не являющийся святым с точки зрения греческой церкви. Описанные в статье греко-русские отношения складываются вокруг различных паломничеств и позволяют участникам выступать то в качестве соперников, то в качестве партнёров, в зависимости от их идеологической позиции, стратегии и интересов. Эти паломничества укрепляют новое видение панправославия, имеющего свои собственные «общие ценности», отличные от западных.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:08:53 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1558 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1560 Cet article porte sur la nature sexuée des pèlerinages, à la période post-soviétique, de bouddhistes bouriates à la rencontre de bouddhistes tibétains en exil en Inde. Je m’intéresse tout d’abord à la formation des lamas bouriates à l’université monastique Drepung Gomang dans le sud de l’Inde. En outre, j’analyse les pèlerinages de laïcs bouriates voyageant en Inde pour visiter les lieux saints et étudier avec des maîtres bouddhistes. À la lumière de ces phénomènes, j’affirme que les pèlerinages de bouddhistes bouriates en Inde sont profondément sexués. Alors que les moines bouriates voient leur statut social s’élever grâce à leurs études dans les monastères tibétains en Inde, celui des femmes qui entreprennent des voyages en Inde diminue au contraire. Ces processus influent sur la formation de mouvements socioreligieux où les débats portant sur le rôle des liens religieux transnationaux entre la Bouriatie et les Tibétains en exil contribuent à la création de nouvelles formes de conscience géopolitique ; les liens eurasiens existant de longue date sont actuellement revivifiés. This article explores the gendered nature of Buryat Buddhists’ post-Soviet pilgrimages to Tibetan Buddhists in exile in India. First, I look at the monastic training of Buryat lamas at the Drepung Gomang monastic college in southern India. Second, I explore lay religious pilgrimages with Buryats traveling to India to visit sacred places and study with specific Buddhist masters. In light of these processes, I argue that Buryat Buddhist pilgrimages to India are profoundly gendered: while Buryat monks acquire elevated sociopolitical statuses by studying in Tibetan monasteries in India, women who undertake voyages to India suffer a diminution of their social position. These processes, in turn, influence formation of contemporary socioreligious movements, where debates regarding the role of transnational religious ties between Buryatia and Tibetans in exile create new geopolitical forms of consciousness as long-held Eurasian ties are now being revived in the wake of Soviet rule. В этой статье рассматривается половая природа паломничества в послесоветский период. Речь идёт о бурятских буддистах при встрече с тибетскими монахами, находящимися в изгнании в Индии. Прежде всего внимание автора привлекло формирование бурятских лам в монастырском университете Дрепунг Гоманг на юге Индии. Кроме того, автором было изучено паломничество бурятов, не являющихся монахами, но путешествующих по Индии, чтобы посетить святые места и пройти обучение у буддистских бонз. В свете этих явлений автор берёт на себя смелость утверждать, что паломничества бурятских буддистов в Индии носят глубоко половой характер. В то время, как социальный статус бурятских монахов повышается благодаря их учёбе в тибетских монастырях Индии, статус женщин, предпринявших путешествие в Индию, напротив понижается. Эти процессы влияют на формирование социально-религиозных движений, где дебаты, ведущиеся о роли межнациональных религиозных связей между Бурятией и тибетцами в изгнании, вносят свой вклад в создание новых форм геополитического сознания. Прежние евразийские связи в настоящее время оживляются. Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:09:40 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1560 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1554 Cet article est consacré à l’analyse du mouvement d’émigration parmi les chrétiens évangéliques du territoire de Primorié, dans l’Extrême-Orient russe. Il traite en particulier du rôle dans le mouvement de certaines pratiques religieuses pentecôtistes comme les prophéties. The article is devoted to the analysis of the emigration movement among Christians of Evangelical Beliefs of the Primorsky Territory of Russia’s Far East; the special role in the emigration movement of Pentecostals’ religious practices, especially the practice of prophecies, is discussed. Эта статья посвящена анализу эмигрантского движения христиан евангелистов с территории Приморья (Дальний Восток). В ней в основном рассматривается роль, которую играют в движении некоторые виды религиозной практики евангелистов, например, пророчества.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:06:48 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1554 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1562 Malgré les polémiques qu’elle suscite, la notion de sécularisation est fondamentale pour la définition des Temps modernes. En ce qui concerne la culture russe, il convient de considérer ses conditions spécifiques : l’absence de Renaissance comme étape historique distincte ; la longévité inhabituelle d’un système culturel de type medieval ; la non-séparation des pouvoirs spirituel et temporel au début du XVIIIe siècle, sans doute contre la volonté de Pierre ; et, en fin de compte, la non résolution de la question religieuse jusqu’en 1917. De plus, les pensées critique et rationnelle, toutes choses intimement liées à la sécularisation, la Russie les a reçues de l’extérieur.Selon la plupart des spécialistes, même lorsque les valeurs religieuses semblent avoir disparu, elles n’en continuent pas moins leur existence sous une autre forme : telle cette transformation de l’eschatologie que l’on peut observer chez Fedorov dans la Philosophie de la cause commune ou dans le marxisme-léninisme. Ces questions de la sécularisation et de sa place dans la culture russe ont récemment fait l’objet d’un colloque à l’université Jean-Moulin Lyon 3 (IRPhiL, 20-21 novembre 2012) et continueront à être débattues dans le cadre d’un nouveau groupe de recherches (GELSRO : Groupe d’études sur la laïcité et la sécularisation Russie Orient), autour des cultures islamiques et des cultures de l’Inde aussi bien que de la culture russe. Secularization is one of the most hotly debated and fundamental notions in Modern Times. By applying this concept to Russian history, we should consider specific conditions: the absence of the Renaissance as a self-contained historical period; the unusually long duration of the medieval cultural system; the fact that spiritual and temporal powers did not separate under Peter the First perhaps in spite of the tsar’s will; and finally that the religious problem was not solved until 1917. Moreover, critical thinking and rationalism – all things closely connected with secularization – came to Russia from outside.This article argues that according to the majority of thinkers, even when religious values seem to have been eliminated, it appears that they continue to exist in a transformed way : thus a transformation of eschatology can be observed in the case of Fedorov’s «philosophy of the common task» or in the case of Marxism-Leninism. All these questions about secularization and its place in Russian history were recently debated during a conference which took place at Jean Moulin University (Lyon 3, IRPhiL 20-21st, November 2012). They will be further discussed within the research group which was newly created at Jean Moulin University (GELSRO: Groupe d’études sur la laïcité et la sécularisation Russie Orient) and which will study Islamic cultures and cultures of India as well as Russian culture. Несмотря на полемику, которую оно вызывает, понятие секуляризации принципиально важно для определения Нового времени. В том, что касается русской культуры, необходимо учитывать её специфические условия: отсутствие Возрождения как чёткого исторического этапа; необычная продолжительность культурной системы средневекового типа; неразделённость власти духовной и светской в начале 18-го века, несомненно против воли Петра; и наконец, неразрешённость религиозного вопроса до 1917 года. К тому же критические и рациональные идеи, всё, тесно связанное с секуляризацией, приходило в Россию извне.По мнению большинства специалистов, даже когда религиозные ценности кажутся исчезнувшими, они однако продолжают существовать, но в иной форме. Например, трансформация эсхатологии, которую можно заметить у Федорова в его Философии общего дела или в марксизме-ленинизме. Эти вопросы секуляризации и её места в русской культуре недавно стали темой коллоквиума в Лионском университете 3 имени Жана Мулена (20-21 ноября 2012 года). Они будут продолжать обсуждаться в рамках новой исследовательской группы по изучению светского характера общества и секуляризации России и Востока, включая исламские культуры, а также индийскую и русскую.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:10:35 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1562 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1563 Cette contribution présente la thèse de Ksenia Pimenova, soutenue en 2012 à l’EHESS (Paris) et consacrée aux aspects institutionnels, identitaires et rituels du renouveau post-soviétique des religions traditionnelles chez les Touvas de la Sibérie du Sud (Russie). L’interrogation centrale porte sur la notion de savoirs religieux dans le bouddhisme et le chamanisme, analysés dans des perspectives diachronique et synchronique. La thèse prête attention aux mécanismes respectifs de transmission de savoirs dans le passé, et s’intéresse à leur reconstruction et à leur organisation sociale pendant la période post-soviétique. Elle fait le constat de la diversité de réponses du bouddhisme et du chamanisme face à l’interruption de transmissions. Ainsi, alors que la communauté bouddhiste de Touva est obligée de « réimporter » les savoirs religieux de l’étranger, le chamanisme post-soviétique réussit à mobiliser une grande variété de « sources de saviors » : la mémoire collective, la tradition orale, mais aussi l’ethnographie soviétique et les mouvements spirituels et néochamaniques occidentaux. The PhD thesis of Ksenia Pimenova, defended in 2012 at the EHESS (Paris), studies the institutional, identity and ritual aspects of the post-soviet revival of the traditional religions of the Tuvas in South Siberia (Russia). It focuses on the notion of religious knowledge in Buddhism and Shamanism from a diachronic and synchronic perspective. It explores their respective mechanisms of knowledge transmission in the past and analyses their reconstruction and social organization during the post-soviet period. It shows the diversity of resources that Buddhism and Shamanism mobilize when confronted with the consequences of interruption in the knowledge transmission during the Soviet period. While the Buddhist community of Tuva is forced to «re-import» the religious knowledge from abroad, the post-soviet Shamanism manages to call up to a great variety of «sources of knowledge»: the collective memory, the oral tradition, but also the Soviet ethnography and the spiritual and neo-shamanic movements from the West. Данная статья является кратким содержанием диссертации Ксении Пименовой, которую она защитила в Париже в 2012 году. Её работа посвящена институциональным, ритуальным и идентификационным проблемам послесоветского обновления и возрождения традиционных религий у тувинцев в Южной Сибири. Основной вопрос касается понятия религиозного знания в буддизме и шаманизме, рассматриваемого в диахронической и синхронической перспективе. В диссертации уделяется внимание соответствующим механизмам передачи знаний в прошлом и их реконструкции и социальной организации в послесоветский период. В своей диссертации автор приходит к выводу о различии ответов буддизма и шаманизма на вопрос о прерванной передаче. Таким образом, если буддистское сообщество в Туве вынуждено импортровать религиозное знание из-за границы, послесоветский шаманизм сумел мобилизовать большое разнообразие «источников знания»: коллективную память, устную традицию, а также советскую этнографию, духовные движения и западный неошаманизм.Trad. en russe : Olga Cadars mar., 26 mars 2019 15:12:00 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1563 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1564 indisponible mar., 26 mars 2019 15:18:28 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1564 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1566 indisponible mar., 26 mars 2019 15:19:56 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1566 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1567 indisponible mar., 26 mars 2019 15:21:20 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1567 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1568 indisponible mar., 26 mars 2019 15:22:18 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1568 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1569 indisponible mar., 26 mars 2019 15:23:20 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1569 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1571 indisponible mar., 26 mars 2019 15:24:30 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1571 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1573 indisponible mar., 26 mars 2019 15:26:58 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/1573